Стреляю в фашистов, как в нерпу
Свыше 5 тыс. человек, представляющих 14 коренных северных народностей, участвовало в боях против Германии и Японии
Только в 117 стрелковых частях сражалось 1372 человека, среди которых были воины 59 воинских специальностей — стрелки, разведчики, пулеметчики, артиллеристы, саперы, снайперы и другие.
Жизни не пожалею
Свыше 6 % фронтовиков-коренных северян имели офицерские звания, две трети были коммунистами, каждый четвертый — комсомольцем. Первыми летчиками-чукчами были Тимофей Елков, Дмитрий Тымнетагин, пехотинцами-эскимосами — Лайвокан, Акосек.
Тимофей Елков с начала войны обслуживал Особую воздушную трассу Аляска — Сибирь (Алсиб). Неоднократно просился на фронт. Наконец его послали в Сасовское авиационное училище, которое он окончил в 1944 году, после чего в мае был зачислен в военно-воздушные силы. Боевое крещение получил на Ленинградском фронте. Газета «Правда» 15 июня 1944 года писала:
«Во время налета на вражескую станцию в самолет Тимофея Елкова попал снаряд, повредивший масляную систему. Летчик продолжал выполнять боевое задание, затем благополучно дотянул до своего аэродрома».
Тимофей летал на ночном бомбардировщике У-2, затем на штурмовиках Ил-2. Он писал с фронта жене:
«Очень изменился. А что, пора. В этом году мне ведь стукнет тридцать. Бегут года… И все-таки даже здесь, в перерыве между боями, я мечтаю. О чем? О дне, когда разгромим фашистов, кончится война, и мы вместе отпразднуем победу. Еще мечтаю о Чукотке, о нашем Уэлене, встрече с моими друзьями…».
Погиб Тимофей 26 июня 1944 года в боях в ходе Выборгской наступательной операции в районе карельской речки Перти. В 2014 году в п. Угольные Копи на Чукотке был установлен бронзовый памятник военному летчику.
Землякам помогали знания природы, охотничий опыт. Пулеметчик-чукча, бывший учитель энмеленской школы Кергинто, писал домой:
«Родные мои, только сначала было страшно. Но мы так хорошо в них попадаем, бьем без промаха — стреляем в фашистов метко, как в нерпу. До двадцати гитлеровцев я насчитал, а потом некогда стало, потерял счет, сколько уничтожил. Сейчас я ранен в ногу, но за меня не беспокойтесь. Вылечусь, пойду опять бить фашистов и не успокоюсь до тех пор, пока их не уничтожим! Я жизни не пожалею, чтобы отстоять то, что мы, чукчи, получили от советской власти».
С поля боя Кергинто не вернулся.
Картины, вырезанные на сердце
Среди лучших снайперов Ленинградского фронта значится имя прославленного чукотского костореза Михаила Вуквола, кавалера трех боевых орденов.
«Служил в артиллерийском полку под Витебском перед самой войной», — сообщал о нем в 1985-м колымский писатель Юрий Рытхэу. Несколько позднее Рытхэу получил письмо о Вукволе от знакомого из Краснодара: «… звали мы его Мишей. Познакомились с ним в 1940 году в Витебске. Я был в кадровой службе в артиллерийском полку, работал при клубе художником. Меня часто навещал Михаил Вуквол, рассказывал о своей учебе в Ленинграде в Институте народов Севера, о своих работах, резьбе по моржовой кости. Он сообщил мне, что некоторые его работы экспонировались на московских и международных выставках. Рассказывал, как переводил книги с русского на чукотский язык».
В 1941-м Вуквол в последний раз видел родных. Вот что он писал им с фронта:
«Фашисты идут напролом, а мы бьем этих гадов. Спать почти не приходится. А как засну ненадолго — Уэлен наш вижу во сне. Только подумать, как далеко он теперь! Как человек привыкает к родине! Потом всю жизнь ничто не в состоянии заменить ее… Чукотка, Россия! Как это звучит для меня…».
В другом письме, написанном на орудийном лафете после боя, Вуквол сообщал брату Туккаю, как их часть входила в отбитую у фашистов белорусскую деревню:
«Остались только печные трубы да обугленные стены изб. Посреди бывшей деревни — виселица, сколоченная наспех из неструганных бревен. Покачивает ветер веревочные петли. Этого никогда не забыть!».
Последнее письмо, полученное Туккаем от брата-фронтовика, содержало два карандашных наброска и просьбу показать рисунки мастеру-художнику Онно с чукотской культбазы в п. Лаврентия. Один рисунок изображал красноармейца, пронзившего ножом сразу трех фашистов. На другом рядом с красноармейцем, стреляющим по врагу, был изображен чукотский охотник, сдающий песцовые шкурки в Фонд обороны. Оба эти сюжета косторез Онно искусно выполнил на моржовом клыке и подарил свою работу Центральному музею Красной Армии в 1942 году.
Белый — цвет подлости
Колымчанин эвен Николай Слепцов воевал в отдельном партизанском истребительном батальоне 200-й дивизии 70-й армии 2-го Белорусского фронта, освобождал Польшу, участвовал в ликвидации Торнской группировки в Германии. Командовал огневым взводом. Однажды фашисты пытались выйти из окружения, но на их пути встала батарея лейтенанта Слепцова. Подойдя к орудиям метров на двести, немцы выкинули белый флаг и продолжили движение с поднятыми вверх руками.
Пройдя еще несколько десятков метров, передние ряды внезапно упали. А задние открыли огонь из автоматов и стали бросать гранаты. Слепцов не растерялся, приказал открыть огонь, но разрывы гранат вывели из строя несколько орудийных расчетов. Тогда в рукопашной схватке артиллеристы разогнали вражеские цепи. Тяжелое ранение лишило Николая ноги, и он вернулся на Колыму. Орден Красной Звезды, медаль «За отвагу» — свидетельства его мужества.
Светит не солнце, а кусок льда
Коряка Аяйвача, обвиненного по ложному доносу в 1937-м и осужденного на 25 лет лагерей, за примерное поведение забрали на фронт с прииска им. Марины Расковой на Теньке.
Юрий Рытхэу цитировал его слова:
«Когда перевели на корякский, что я проведу в неволе 25 лет, мне показалось, что с неба светит не солнце, а кусок льда. Так стало страшно и холодно».
Опытный стрелок, Аяйвач быстро стал хорошим снайпером, заслужил ордена и медали, получил ранение и был демобилизован в связи с инвалидностью. Однако он уже не мог заниматься ни охотой, ни оленеводством. Устроился сторожем, причем работу искал в своем бывшем лагере. Эта трагическая история легла в основу одной из глав автобиографической повести Ю. Рытхэу «Путешествие в молодость, или Время красной морошки».
«Чепуховину порешь, Леша»
В 1942-м ушел в армию якут Митрофан Метаков. Бывший учитель из Таскана и инспектор национальных школ Колымы с 1937 по 1939 год находился под следствием как участник контрреволюционной повстанческой организации, одновременно привлекался к суду как представитель националистической якутской организации. Но чекисты Магадана признали Митрофана невиновным — редкое явление для тех лет.
1 января 1945 года Метаков писал другу из армии:
«Ну и спасибо тебе, друже, наконец-то из ваших краев получил весточку. Твои письма догнали меня в 20 км от Варшавы. Леша, родной, ты чепуховину порешь, когда говоришь, что вы остаетесь в долгу, отсиживаетесь… Наоборот! Ты сейчас имеешь доминирующее значение. Представляю себе, насколько ты устал. Сужу по себе. Мой охотничий инстинкт мне очень помог. Обучил снайперов. Воевал за эти годы на Южном фронте, 1-м Украинском, дважды на 1-м Белорусском, скоро стану капитаном. Летом покалечился, поэтому пока временно вышел из строя. Сейчас стал штабным работником. Думаю добраться до Берлина. Если не довезут, то пешком дойду!».
В другом письме педагог-фронтовик сообщает в Магадан:
«Вот сейчас пишу из преддверья фашистского логова — Берлина. Сегодня-завтра мы должны вторгнуться в его пределы. Сейчас над нами самолетов больше, чем птиц у вас».
После войны судьба забросила Метакова в Нефтеюганск Тюменской области, где он работал еще много лет, но Колыму вспоминать не переставал.
Перепутали с японцем
Перед самой войной чукотский юноша Михаил Атата окончил лаврентьевскую школу, затем культпросветучилище в Петропавловске-Камчатском. Музыкально одаренный парень мечтал продолжить образование. Однако с началом войны его призвали служить в органы госбезопасности. Только в 1944-м удовлетворили настоятельные просьбы о направлении на фронт. Атата участвовал в войне с Японией в составе разведроты. Разведчики полюбили его, баяниста и песенника, уважали за смелость и воинское мастерство.
Как-то раз перед наступлением нашим нужно было срочно захватить языка. Но это не так просто — при малейшем шуме самураи открывали бешеную стрельбу. Попытка разведчиков проскочить через линию фронта не увенчалась успехом. «Кого ж послать?» — думал командир. Выбор пал на Михаила — ни разу еще не возвращался, не выполнив задания. Полдня изучали местность, намечали пути скрытного перехода через вражескую линию обороны. Под покровом ночи тронулись в путь. Бесшумно преодолели нейтральную полосу и приблизились вплотную к стану врага. У входа стояли часовые.
«Не спешите, — предупредил Михаил товарищей, — нам важную птицу надо, кого-нибудь из офицеров».
Он незаметно подполз к окну и заглянул внутрь. За столиком сидел японский офицер.
«Вот этого и доставим в штаб», — решил Атата.
По его сигналу разведчики бесшумно сняли часовых. Михаил приоткрыл дверь. При тусклом свете японцы приняли его за своего. Офицер даже не обернулся. Михаил дал знак товарищам. Секунда, и связанный самурай был выведен из дома. Языка доставили в штаб. Сведения, полученные от пленного офицера, оказались на редкость ценными. Рядового Михаила Атату наградили медалью «За отвагу».
Виталий МОРЯКОВ.